«Руководитель крупной строительной организации не может бросить все свои неотложные дела ради женщины», — таких принципов я придерживался до сегодняшнего дня. Никогда себе не позволял подобной практики. Считал её недопустимой. Особенно в сложившийся патовой ситуации на стройке.

Риски в строительстве крупных объектов под ключ всегда были и есть. Наша задача сводить их к минимуму. Мы стараемся их вовсе не допускать! На этих правилах на протяжении долгих лет взращивается и укрепляется репутация нашего семейного строительного холдинга. Но ошибок не всегда удаётся избежать. В основном, это чья-то халатность.

Сегодня я узнаю, что одна из стен возводимого нашей компанией здания для детской поликлиники даёт трещину. Слишком большую, чтобы закрыть на неё глаза. Достраивать объект и ставить крышу нельзя. Рухнет. Повлечёт смерти людей. В том числе и детей. Стену нужно сносить. Возводить заново.

Непредвиденные расходы и риск нарушения сроков проекта никак не входили в мои планы. Строительство не терпит погрешностей. Ошибки, влекущие за собой материальные и жизненные потери, могут привести фирму до краха.

Вместо того, чтобы торпедой гнать на строительный объект и оценивать масштабы катастрофы, я какого-то хрена исполняю для Маши роль утешительной жилетки.

Мог бы поручить это дело кому-то из доверенных лиц. Мог, блять! Но не поручил! Решил лично поддержать её в этот трудный момент. По большей части из-за того, что натворил.

Наказывая Машу за дерзость, я был уверен, что поступаю правильно. Власть мужчины над женщиной обусловлена прежде всего природой. Голыми инстинктами. Мы доминируем, они являются ресурсом нашей власти. Подчинение взамен на защиту. Мы господствуем, они направляют. В итоге с Машей вышло всё в точности до наоборот. Я просчитался. Сам себя наказал. До сих пор на душе гадко и тяжело. И как бы я не пытался искупить свою вину, помочь ей в спасении родного человека, поддержать — от этого легче не становится. Во мне будто что-то надорвалось. Какая-то часть меня ослабла. Поддалась влиянию извне. Я резко вышел из зоны комфорта.

Черт! Ну не может женщина за неделю так глубоко под кожу пролезть! Не может! Или я окончательно двинулся на ней? Запутался в себе, в своих чувствах и желаниях, которые на данном этапе наших отношений я просто не берусь комментировать. Абсолютно никак. Потому что у меня нет ответов даже для самого себя.

С Машей все мои внутренние установки постоянно летят к чертям. В груди вечно коротит. Доходит до взрывоопасной отметки и разлетается на куски.

Пересекаемся взглядами — тело дрожью разбивает.

Касаюсь её, целую или злюсь — кровь в жилах закипает.

Отговорка о нежелании иметь от меня потомство и вовсе задевает за живое. Мы, как два безумца, ненавидим и в то же время отчаянно пытаемся надышаться друг другом.

Остаток дороги до Склифа едем молча.

Маша сидит на моих коленях. Прислонившись к плечу, тихо всхлипывает. По-прежнему держится за меня крепкой хваткой, словно боится отпускать.

Отложив в сторону мобильный, обнимаю девчонку освободившейся рукой. Пальцами зарываюсь в волосы на макушке, перебираю их. Массирую голову. Ей от этих простых манипуляций заметно становится легче. Маша расслабляется. Одно неясно, как буду оставлять её в больнице с охранником, да ещё и в таком подавленном состоянии.

Дожидаться прибытия вертолёта у меня совсем не останется времени. Проблемы на стройке нужно решать в срочном порядке. Все строительные работы приостановлены. Люди нервничают. Инженер бьёт тревогу. В который раз обрывает провода. Отвечаю на звонок.

— Степан Андреевич, буду через пару часов. Пришли мне на электронную почту накладные со стройки. А лучше всю документацию, — даю распоряжение, инстинктивно прижимая Марию к груди. — Я в дороге проанализирую. Проверю поставки бетона. Будем искать виновных и наказывать.

— Накладные я лично проверял. Там не к чему придраться. Ты ж знаешь, у меня с этим строго. И по технике безопасности и с прорабами. Рабочих я в кулаке держу, — отчитывается Зуев.

— Андреевич, делай, что велю, — подавляю раздражение. — Доки скинь мне на почту. Срочно. Хочу как можно быстрее разобраться с этим дерьмом. Иначе сроки сорвутся. Влетим на дополнительное бабло. Мне такое на хрен не нужно.

— Рабочим что сказать? Мужики волнуются по поводу сегодняшнего дня. Засчитаем выходным или рабочим?

— На месте решу. Когда приеду. Ждите! — отключив звонок, перевожу взгляд на Галецкого. — Дан, «вертушка» во сколько в столицу прибывает? — уточняю, чтобы распланировать остаток рабочего дня.

— Где-то через минут сорок посадят в Склифе. Олег контролирует ситуацию. Заминок быть не должно.

— Что говорят врачи? — бросив беглый взгляд на часы, тянусь за планшетом.

— Были против транспортировки. Оперировать нужно его. Причём срочно.

— Рус… — Маша поднимает с плеча голову. Прикусывает нижнюю губу, чтобы не разрыдаться. Отыскав мои глаза своими, силой заставляет себя успокоиться.

— Они его спасут? — еле слышно спрашивает. — Что будет с папой?

От этого вопроса за грудиной начинает жечь. Лёгкие пламенем охватывает. Дышать самому становится тяжко. Будто из салона "Гелика" выкачали весь кислород. Исход операции известен только самому Богу. Она хочет, чтобы я заверил её в том, что от меня не зависит.

— Думай о хорошем, ладно? — целую её в макушку. — Виктора Александровича будут оперировать вне очереди лучшие специалисты. Я договорился. Всё улажено. От ВИП-палаты, до реабилитации и квалифицированной сиделки.

— Ты меня бросишь там одну?

— Останешься с Ромой. Я решу дела на стройке и вернусь за тобой. Договорились?

— Только не задерживайся, пожалуйста.

— Обещаю, если ты взамен пообещаешь овладеть своими эмоциями...

***

Эмоции Машу подводят, как только вертушка прибывает в Склиф. Они буквально раздавливают, проходясь по ней тяжёлым катком. Разрушают физически и морально. Вносят коррективы не только в её жизнь, но и мою.

Знал, что так будет, поэтому задержался ещё на час.

В отделении неотложной нейрохирургии очень тихо. Мы находимся в приёмной. Слышно, как створки кабины лифта бесшумно раздвигаются. Маша реагирует на звук датчика. Вздрагивает, вытирая опухшие от слёз глаза.

— Пап? — обернувшись на шум, отрывается от меня, в отчаянии кидается навстречу выкатываемой из лифта медицинской тележки. Дан с Олегом выходят следом за медперсоналом. — Папочка! Родной!!! — вскрикнув, начинает по новой рыдать.

— Девушка, отойдите от пациента. Времени терять нельзя! — командует один из сопровождающих медиков, толкая тележку по коридору в сторону операционного блока.

— Пап! Папочка! Я здесь! С тобой, хороший мой… я с тобой… — следуя за каталкой, дрожащими руками ощупывает бесчувственное тело под простынёй. Плачет надрывно. Хватаю её за плечи. Буквально оттягиваю от отца. Отдираю, как пластырь от раны. Дальше нам с Марией дорога закрыта. Остаётся терпеливо ждать окончания операции.

— Спасите… Спасите его, пожалуйста… Спасите… — причитает надтреснутым голосом, пока тележка не скрывается за дверью реанимации.

Заливаясь слезами, Маша впечатывается в мою грудь. Хрупкие плечи вздрагивают. Прижимаю её к себе. Уткнувшись носом в макушку, глубоко втягиваю её запах. Надо ехать на стройку, а я не хочу отпускать.

Её мольба у меня под рёбрами нестерпимой ломотой застревает. Болью тупой отдаёт.

Если бы я только мог собственными руками поднять рухнувший к её ногам мир, я бы его, не задумываясь, поднял. Только чтобы не убивалась так сильно. Не рвала себе душу на куски.

Терять близких всегда тяжело. Ощутил на собственной шкуре. С гибелью брата до сих пор не могу свыкнуться. Память хранит жуткую картину того трагического случая. Не дай Бог кому такое пережить.

У отца Маши есть шанс выкарабкаться, пусть он и невелик, но всё же есть. У Андрея его не было...

— Маша, не нужно, — прижимая к боку, увожу её в ординаторскую к дежурной медсестре. — Тихо, девочка. Силы береги. Они тебе ещё понадобятся. Всё хорошо будет. Всё будет хорошо.